Первое, что обрадовало Воронова при
входе в парадное, так это то, что общая ванная, неуловимо напоминавшая
лабораторию для вскрытия трупов в его родном институте, располагалась
прямо у входа и запиралась дверцей, которую мог открыть ударом ноги
нетерпеливый таракан. На втором этаже находилась кухня (об этом Михаил
догадался по наплыву аборигенов и запахам кислой капусты, которыми данное
помещение провоняло. Здесь же приютилась дверь в его комнату, точнее,
комнаты. Грязные, абсолютно пустые, они вызывали недоумение как своим
количеством. так и необходимостью, поскольку жить в них было совершенно
невозможно. Кровать и подобие стола располагались в маленьких закутках,
рядом с буржуйкой, которой побрезговал бы самый пролетарский пролетарий. С
ужасом Воронов обернулся к Гальдингу. тот уже нацелился прощаться и
затянул своё неторопливое "завтра я за вами заеду". "Вы уж не
опаздывайте!" - взмолился Михаил.



Изначально он решил просто не выходить
из комнаты до утра и даже лёг спать, но первым предателем оказался его
собственный мочевой пузырь. "Хорошо! - сказал сам себе Воронов. - Я
тихонечко спущусь, тем более там всё равно темно,и потом сразу обратно."
Дело всё в том, что несмотря на своё происхождение, Михаил никогда не жил
в коммунальной квартире, поскольку в детстве его отцу полагался дом, а в
общежитии студентов было значительно меньше, чем комнат. Поэтому он не
знал, ЧТО это такое - очередь в общественный туалет. Ведь именно там
знакомятся, дружатся, влюбляются и расходятся люди; там, изнемогая от
физиологических порывов. рождают городской фольклор: все эти бесчисленные
частушки, присказки, побасенки. Когда Оська говорил о интригах в ЦК, он
даже не представлял себе, какие страсти кипят, какие слухи возникают и как
в одночасье рушатся судьбы в таких очередях. Тут достаётся всем: блаженной
памяти Николаю II, его не менее покойным министрам, супруге, её
любовникам, не говоря уж о Гришке. Затем, когда накаляется градус,
поминает Керенское и его Временное Правительство. Но это так, пока терпеть
есть силы, а вот потом... Ленин, Троцкий, меньшевики, эсеры, не говоря уже
о руководителях добровольческой армии, и правители Сибири. В общем,
виноваты оказываются все, что этот гад всё не выходит...И именно в это
место наивный Воронов пытался сходить потихоньку. В ближайшие полчаса он
познакомился со всеми обитателями квартиры. Солидный и героический
Петрович, инвалид империалистической войны, вдоволь нашпигованный
осколками и слегка контуженный, вследствие чего к двум своим детям,
рождённым в законном браке, он добавлял выдуманных, сделанных тут же из
обрывков холщовых мешков.

Судьба этих найдёнышей поражала: то они были
анархистами из банд Махно, то личными помощниками лорда Чемберлена, чем-то
не угодившего Советской власти, то почему-то оплошавшим конём Семёна
Михайловича Будённого, красного и весьма героического руководителя Первой
конной. Петрович постоянно ругался с ними, наподобие Тараса Бульбы обещал
лично своей рукой их порешить, взывал к справедливости и пролетарскому
суду. Все остальные обитатели уже привыкли к постоянным воплям Петровича и
не обращали на него внимания, потому что Никитична из квартиры напротив
лично наблюдала, как в кино, где она работала билетёршей, показывали
абсолютно новый и жутко модный танец из Парижа, воспроизвести который
полностью она не могла, поэтому всё женское население квартиры жестом и
словом пыталось напомнить старушке его.



Их совместное творчество чем-то
одновременно напоминало сиртаки и вольные акробатические упражнения,
возникшие как ассоциации от пиратской народной песни "Йо-хо-хо и бутылка
рома". Дамы истошно вращали задницами, крутили руками и подпрыгивали на
месте; получалось значительно, но, по молчаливому мнению Михаила, подобный
танец был моден скорее в Касабланке или Тимбукту, нежели в Париже, по
крайней мере, виденные им в кино танцы зулусов были очень похожи. Ко всему
этому добавлялись дети, истошно вопящие и играющие не то в полицейских и
воров, не то в Стеньку Разина и княжну. Через полчаса, когда танцевальная
вечеринка достигла апогея, а Петрович лично казнил очередного приспешника
Антанты, найденного им за плинтусом, выяснилось, что всё население
квартиры стоит перед дверью, а туалет свободен. Вечеринку разрушать не
хотелось, но природа требовала своего. Сдавленно пискнув"извините!",
Михаил устремился за вожделенным. Крики и топот за дверью стихли, поэтому
Воронов опробовал местную ванну и наконец, чистый и успокоившийся,
отправился в комнату. Его путь пролегал через общественную кухню, на
которой местные обитатели проводили симпозиум "можно ли из кислой капусты
приготовить жюльен". Симпозиум носил чисто теоретический характер,
поскольку никто из выступавших жюльен не то, что не пробовал, а и в глаза
не видел. Бочком Воронову пройти не удалось, тем более что на него явно
положила глаз супруга Петровича, в то же время в миловидных и скромных
сёстрах Зайцевых он опознал Матильду и Софи - звёзд полусвета из кабака,
в котором он вместе с Оськой неоднократно пользовался услугами этих дам.
Поскольку Михаил тоже ничего не знал о жюльенах, то решил заглянуть в
большой бумажный свёрток, оставленный на его кухонном столе Гальдингом.
продуктов там оказалось на роту голодающих матросов, поэтому широким
жестом он решил поделиться с соседями, тем паче что ледника дома в подвале
обнаружено не было. С восторженными криками население квартиры во главе с
Петровичем отправилось на задний двор, где был сооружен очаг и сколочены
столы, и, судя по тому,что в пакете оказалась четверть самогона,
возвращение соседей ожидалось уже не сегодня. Михаил провёл эксперимент с
местной кухонной техникой, получив нечто среднее между омлетом и
макаронами4 есть он отправился на всякий случай к себе в комнату, где
вскоре и заснул под истошные песни соквартирников про бананово-лимонный
Сингапур.

Промаявшись до утра на жёсткой кровати, Михаил заснул с рассветом. И, как
показалось, буквально через несколько секунд его разбудил настойчивый стук
в дверь. Освальд Гальдинг вежливо, но настойчиво требовал спуститься к
машине. Всю дорогу Воронов проспал и, только подъезжая к лаборатории, в
очередной раз удивился тому, как странно всё происходит в его жизни.
теперь его забавляло то, что на дорогу с работы и на работу он тратит
четыре часа, вместе с ним катаются кучер и Гальдинг, и это всё вместо того,
чтобы разрешить Михаилу оставаться в лаборатории на ночь. Естественно,
юношеская фантазия моментально сочинила жуткие картины бесчеловечных
экспериментов, проводимых здесь по ночам, и продолжала бы работать
дальше, но перед ним распахнулись двери, и Воронов с головой ушёл в
научно-технический поиск. Рабочий день его был похож на предыдущий как
брат-близнец; к вечеру, возвращаясь в город, он с удовлетворением ощутил,
что привык к своей новой жизни и считал её вполне приемлемой, хотя
приключения в коммунальной квартире он считал излишними.



Теперь Гальдинг
не поднимался с ним в квартиру, и они расстались у двери. Освальд передал
новый свёрток, который, судя по весу, был ещё больше вчерашнего. "Ваам
пригодится", - сказал он на прощанье. "Ну вот ещё одно предназначение в
жизни - кормить непутёвых соседей", - подумал Михаил. Кстати, соседи явно
поджидали молодого квартиранта, безошибочным чутьём обывателей определив в
нём птицу высокого полёта. За исключением двух сестриц-проституток, все
остальные обитатели его квартиры были безработными, что и неудивительно в
столице победившего военного коммунизма.

Пробавляясь случайными
заработками, они всё же большую часть времени проводили дома, что
максимально сближало их, создавая единый и дружный коллектив
единомышленников. Единственная проблема заключалась в том, что их
интересы постоянно пересекались, начиная от очереди в туалет и заканчивая
украденным овсом или этажеркой. Поэтому, как это часто бывает между
близкими людьми, между жильцами коммуналки постоянно возникали конфликты,
а учитывая бедность лексикона, чаще всего они перерастали в драку. Дрались
тут все; синяки, ссадины и выбитые зубы как награда за доблесть героя
ровным слоем покрывали тела соквартирников. Доставалось буквально всем.
Исключение составляла бабка-билетёрша, во-первых, потому что у неё была
работа, а во-вторых, она была припадочная, вследствие чего многие
опасались её укусов, что, впрочем, не мешало самой бабке время от времени
набрасываться на своих соседей, выходя, по понятным причинам, каждый раз
победительницей.



Опасаясь спугнуть нежную душу их нового кормильца, а
также потенциального любовника женского состава квартиры, к моменту
появления Михаила на пороге драки заканчивались, хотя всё ещё в гулких
углах полупустых и грязных помещений металось матершинное эхо, а сами
жильцы, подобно боксёрам в перерывах между раундами, агрессивно косились
друг на друга, предполагая продолжить в дальнейшем. Вежливо
поздоровавшись, Воронов прошёл на кухню, спиной ощущая любопытные взгляды
соседей, направленные, в общем-то, не на него, а на увесистый свёрток. На
кухне, разобравшись с продуктами (на этот раз он ответственнее подошёл к
распределению материальных благ), он вызвал Петровича и передал ему
остатки. В его благодарности, высказанной, впрочем, весьма невнятно,
пытливое ухо могло уже услышать "ваше благородие", что возвышало нового
квартиранта до заоблачных высот. Михаила это мало беспокоило, и, поужинав
в опустевшей кухне, а также посетив санитарные апартаменты, он отправился
спать под звуки то ли начинающейся драки, то ли продолжающегося веселья.
Через несколько дней он уже не мог себе представить другой жизни:
монотонные поездки на работу и с работы, полные научного и творческого
смысла трудовые будни и, наконец, выдача провианта соседям, которая теперь
напоминала дань татаро-монголам.

Судя по всему, накопав золотую жилу в
лице Воронова, соседи окончательно перестали что-либо делать. проводя дни
в физических упражнениях и риторике, а под вечер готовясь к грандиозной
пьянке. Более того, Михаилу начало казаться, что хитрые пролетарии стали
показывать его за деньги, потому что почти каждый вечер он встречал в
коридоре или на кухне незнакомых, но крайне общительных личностей, живо
интересующихся его, Михаила, делами, службой и вопросом, не является ли он
внебрачным сыном Михаила Ивановича Калинина. В первый раз, услышав такое
предположение, Воронов поперхнулся от неожиданности, но впоследствии
логически рассудил, что человек, которого возят на экипаже, а, временами,
на автомобиле, который направо и налево раскидывает драгоценные продукты,
просто не может быть никем иным, как побочным сыном одного из вождей.
Ясно, что Ленин, Сталин, Троцкий, Дзержинский, Зиновьев (и далее по
списку) не подходили по национальному признаку. Оставался
один-единственный бедолага Калинин, которого, собственно, и держали в ЦК
за имя и отчество. В небольших дозах пролетарии несильно раздражали, более
того, иногда были забавны, хотя позднее Михаил стал задумываться: как бы
сложились его взаимоотношения с соседями, не будь щедрых подачек со
стороны Гальдинга.



Как бы то ни было, Воронов становился известной
личностью в своём районе и поскольку сам не руководил расстрелами и не
таскался с маузером, то прослыл добрым барином, которому, как на грех, бог
мозгов не дал, и потому занимается он своими дирижаблями, а продукты и
прочие ценные вещи разбазаривает. Другая идеологическая группировка
считала, что все эти разговоры про науку не более чем конспирация, а на
самом деле Михаил заведует тем самым складом, который, называют
коммунисты "закрома Родины". Всерьёз не понимая, что такое Родина, местные
люмпены отчётливо осознавали важность закромов, и загадка с ежедневно
даренными продуктами становилась разрешимой. На работе всё шло хорошо,
поскольку, как оказалось, от Михаила требовались, в первую очередь,
аккуратность и точность, а отнюдь не математический склад ума. Через
несколько недель в лаборатории стал снова появляться Оська. Он делал вид,
что руководит, и, вероятно, расспрашивал о Михаиле. Достоверно
неизвестно, что порассказали о нём местные обитатели, которые при более
пристальном рассмотрении становились похожими друг на друга как братья,
но, вероятно, скандинавский темперамент учёных как нельзя лучше подошёл
славянской флегматичности Воронова. И на исходе второго месяца Оська
пригласил друга к себе в кабинет и предложил располагаться в нём, чувствуя
себя как дома. Однако на вопрос новоиспечённого начальника: "Могу ли я в
таком случае жить здесь?"- Оська рассмеялся, сказав, что настоящий
коммунист должен быть близок к народу.

Михаил пытался возразить ему,
напоминая о собственном жилье Розенкранца, где даже блохи и тараканы
носили галстуки. В заключение Оська крепко сжал руку Воронова и,
заглядывая в глаза, произнёс: "Пойми, так надо". В этот вечер повышение
Михаила отмечал весь дом. Плюнув на свою обычную брезгливость, он пил
наравне с остальными, тем более что предусмотрительный Гальдинг в этот раз
засунул значительно большее количество спиртного. Единственное, что
пытался сделать Михаил, так это держаться поближе к сёстрам, потому что
всерьёз опасался возможности наутро проснуться в объятиях матери обширного
семейства или бабки-билетёрши. После этой, кстати, ничем особенным не
закончившейся попойки Михаил так и не стал своим в кругу люмпенов, но
уважения, а временами даже и почитания, прибавилось. Теперь, следуя на
работу в экипаже, он был вынужден непрерывно кивать головой и махать руками
многочисленным обывателям, пожелавшим сообщить ему, что утро доброе. "Так
дальше пойдёт, - с раздражением думал он, - они начнут мне детей
протягивать, чтобы я их благословил". Но он отчётливо понимал, что
народная ненависть может быть гораздо хуже, нежели любовь. Теперь, будучи
обладателем собственного многопечатного мандата и значительного
партикулярного костюма, Воронов был вынужден читать газеты. Протекция
Оськи практически избавляла его от необходимости общаться с другими
чиновниками красных комиссариатов, но назвался груздем - полезай в кузов.
Будучи весьма формальным коммунистом, он понимал, что бравировать этим уже
не стоит, тем более, что шли разговоры о предстоящих партийных чистках и
примазавшихся буржуях. Всё это несильно волновало Воронова, но терять
работу и кабинет ему как-то не хотелось. Как-то в один из дней, похожих
друг на друга, у его чертёжного кульмана появился Розенкранц: "Что в
кабинете не сидишь, товарищ начальник?" "Да молод я ещё для кабинета и
работать люблю. Нравится мне, понимаешь, со всякими железяками возиться",
- ответил Михаил.



"Ну-ну, - благодушно покивал Оська, - работать - это
хорошо, только вот несвоевременно. Поехали, тебя САМ зовёт!" Уже в авто
Михаил получил по первое число за отсутствие коммунистической бдительности
и трудовой дисциплины, что в переводе с идиотского на русский означало:
"Тебя руководить поставили - так руководи. Вон, ходи и следи за всеми, а
то пользуешься тем, что твои немцы физически неспособны к воровству. Если
б ты нашими руководил, давно бы голые стены были!" Михаил согласно и
сокрушённо кивал, ссылаясь на малый опыт и недостаток образования. "Как
это? - удивился Оська. - У тебя же диплом ЦАГИ?" На попытку возразить и
напомнить о заочном обучении Розенкранц только отмахнулся: "Какое
обучение? Диплом давно готов!Вон Гальдинга за ним отправь". Так, то
переругиваясь, то шутя, друзья добрались до достопамятного дома. Двух
ответственных работников никто не посмел задержать при входе, и они
поднялись на этаж, где Михаил наконец-то понял, что такое настоящая
охрана. У дверей стояло четверо: двое китайцев, двое непонятно кто
(по-русски не разговаривал ни один).

Трое из низ направили на гостей
оружие. а четвёртый обыскал и начал азартно сличать лица пришедших со
своими фотографиями. За исключением той исторической фотографии, снятой
ещё в Калуге, Михаил ни разу не был у фотографа, тем удивительнее был
снимок, который у него на глазах подвергался жесточайшей критике. Гости
чувствовали себя по меньшей мере Джокондами Леонардо, поскольку так
тщательно их внешность так никогда не изучали. Трое других тоже включились
в процесс, поскольку им хотелось немножко пострелять. Но явное сходство
копии и оригинала не оставляли им ни малейшего шанса. Со вздохом охранники
отошли и приоткрыли входную дверь. Помощник Троцкого в офицерском мундире
без знаков различия проводил гостей в кабинет. На пороге Оська
остановился, подталкивая Михаила. Дверь за ним закрылась. "А вот и вы,
товарищ Воронов! Рад вновь вас видеть." "Здравствуйте, товарищ Троцкий,
позвольте поздравить Вас с выдающейся победой..." "Ах, оставьте, Миша,
наши вожди хотят Польшу. Вот там нам зубы-то и обломают. А хорошо ещё
Врангель слаб, а то провозимся с войной ещё года два, тогда и руководить
будет некем. Итак народец чуть что - в лес смотрит, даже сейчас под
Тамбовом в деревнях людей меньше чем в лесу, и это не считая гуляй-поля...
А вы говорите с победой..." Троцкий разочарованно поводил плечами и уронил
голову на руки. "Вы не обращайте внимания, товарищ Троцкий, это я так,
льщу по партийной привычке". Троцкий коротко хохотнул, издав звук,
отдалённо напоминающий рык зверя: "Смело, товарищ Воронов, и я даже бы
сказал, остро.Вы что, решили заняться политикой? Очень своевременно. А то
у нас вместо руководителей одни красные комиссары с образованием как раз
чтобы надпись на дарёном маузере прочитать, мозги в нём же держат...
Кавалеристы!" "Политика-это вряд ли; впрочем, нельзя быть в обществе и
свободным от него одновременно", - отвечал Воронов. "Браво!А вы, никак, и
с теорией перманентной революции разобрались? - и Троцкий рассмеялся,
увидев отрицательное покачивание головы Михаила.- Не переживайте, с ней
даже я не разобрался.

Для того и написал, чтобы видеть тупые лица наших из
ЦК: мол, а как же, читали, Лев Давыдович, архиважная книга!Вот идиоты! Да
только чем дальше, тем больше у этих идиотов власти. Только вчера научили
портянки стирать. а уже смотри-ка - ответственный работник, верный
ленинец, и в вожди метит! У нас скоро не партия будет, а съезд вождей.
Кстати, о съезде: вам как коммунисту должно быть хорошо известно, что у
нас на носу юбилейный съезд партии". Теперь отрицательное покачивание
головы Воронова вызвало резкую реакцию: "А должно быть известно..."
Успокоившись, Троцкий продолжал: "Вам, образованному и думающему
коммунисту, пора начать выполнять свои обязательства перед партией. Мне
докладывали, что вы уже заработали авторитет в среде пролетариата района,
где проживаете. Но не надо останавливаться на достигнутом: партии
необходимо, чтобы вы стали депутатом.Многие считают (и я в их числе), что
десятый съезд станет судьбоносным и как можно больше наших сторонников
должно участвовать в голосовании по ключевым вопросам, определяющим
дальнейшую судьбу Советского государства. государства." Троцкий встал и
пригласил с собой Михаила: "Сейчас мы вместе с товарищем Розенкранцем
обсудим меры, которые вам необходимо предпринять в своём районе, а то, как
оказывается, там есть ещё один претендент с ярко выраженным кавалерийским
прошлым".



Возможно, читатель не в курсе лютой ненависти реального Троцкого
к кавалерии и кавалеристам соответственно: будучи фактически
главнокомандующим, он прилагал титанические усилия к развалу Первой конной
армии и ставил палки в колёса в формирование второй. Он называл кавалерию
аристократическим родом войск, который невозможен в Советском государстве.
Причину этого надо искать в исключительной ненависти Бронштейна, как и
остальных представителей еврейского народа в России, к казакам,
непременным участникам погромов. Он перессорился с половиной членов ЦК,
слыл личным врагом Будёного, Тухачевского, Фрунзе и Ворошилова; в конечном
итоге и из-за этого проиграл Сталину, но так не изжил у себя ненависти к
кавалерии.

Каждая встреча Михаила с Троцким изменяла его судьбу. Позднее, анализируя это, Воронов пришёл к выводу, что Лев Давыдович, сам того не желая, превратился для него в наставника в нелёгкой, а в условиях Советской России вредной и глупой, политической борьбе. Как случилось, что недоучившийся студент вдруг стал партийным функционером? Что сподвигло фаната аэронавтики стать поборником вождя? Михаил неоднократно задавал себе эти вопросы и честно ответить на них не мог. Скорее всего, виновными были судьба, фатум,несчастное или, наоборот, счастливое стечение обстоятельств, которые в любой нормальной стране назывались божественным промыслом или, в данном случае, божьей карой. Но весной 1920 года Михаилу было всего 18, и казалось, что вся жизнь, удивительная и прекрасная, впереди, что глупо было не воспользоваться шансом, предоставляемым вновь ему. Продолжая формально числиться в лаборатории, он с шумного и деятельного одобрения Оськи начал заниматься политическими манёврами. Он выступал на каких-то собраниях, высказывал верноподданнически правильные, но абсолютно бессмысленные идеи, оставаясь в рамках генеральной линии партии. При этом генеральная линия имела форму того же Оськи, который с матюгами и колотушками вбивал в несчастную голову друга основные положения марксистско-ленинской теории. Через некоторое время его стали узнавать не только на "родной улице", где обалдевший от избытка продуктов Петрович ухитрился собрать собачью стаю и теперь учил её приветственно лаять при виде кормильца Воронова. В бесчисленных и полупустых лавках, магазинах, музеях, непонятно для кого и на какие деньги существующих, в низовых партийных организациях его звали "товарищ Михаил".



Проходя суровую учёбу политической борьбы, он даже как-то встретил своего оппонента, фронтового деятеля с усами а-ля Будёный. Фронтовик оказался настолько простым, что при Михаиле начал покупать у каких-то спекулянтов фрукты, И ЭТО В СОВЕТСКОЙ РОССИИ! Уже на следующий день большинство низовых организаций выпустило осуждающие резолюции, а невнятные извинения ветерана, ссылавшегося на многочисленные ранения в ходе борьбы с мировым империализмом, натыкались на издевательское "сам на грабли наступил", поскольку тыловым коммунистам чрезвычайно не нравились упрёки, дескать, окопались, трусы. Собственно после этого момента выдвижение Михаила на съезд можно было считать решённым. Как новый, хотя и слабый игрок на доске политических шахмат, Воронов стал получать предложения политической протекции и вступления в ту или иную фракцию. Не желая раньше времени обнародовать свою связь с троцкистами, он внимательно слушал, с умным видом кивал и категорически отказывался от вступления в рабочую оппозицию и другие группы, которые наивно считали, что принцип демократического централизма предусматривает либеральное отношение к дискуссиям внутри партии. Хотя в душе Воронову импонировала идея демократии, он прекрасно понимал, чем мог закончиться парламентаризм в России, если бы, скажем, на заседание высшего законодательного органа попал его, не к ночи будучи помянутый, сосед Петрович с остальными обитателями квартиры. Фраза "каждая кухарка может управлять государством", которую Ленин, вероятно, бросил в запале, а одноклеточные идеологи растрезвонили по всей стране, вызывала в Воронове категорический протест, и циничная прямота Троцкого казалась более приемлемой. Михаил начал получать удовольствие от власти над людьми, которую давало элементарное владение риторикой, а роль коммуниста-аскета привлекала его всё больше и больше. Забросив науку, он сосредоточился на вопросах управления, зарабатывая авторитет, несоизмеримый с его возрастом и партийным стажем.

Летом 1920 года по позициям его покровителя Троцкого был нанесён первый удар: Советская Россия решила помочь польскому, а в перспективе и немецкому, пролетариату в борьбе с их буржуазией. Он помнил, как, приходя домой к Оське, слышал истошные вопли обитателей квартиры и гостей, которые, как и остальное думающее общество, понимали, что именно думают польские пролетарии о русских братьях и каким образом начальник Польши Пилсудский собирается встретить братьев-славян. В очередной раз революционный задор не справился с реальностью жизни: катастрофа, или, как называют поляки, "чудо на Висле", стоила жизни почти двумстам тысячам солдат, и, самое главное, роняла престиж Предреввоенсовета Троцкого, который, хоть и выступал против операции, формально являлся главнокомандующим вооружённых сил. Именно тогда Воронов понял, как самые благие намерения, выверенные планы могут превратиться в ничто, если их выполнением будут заниматься восторженные идиоты. Крымская операция и разгром Врангеля фактически закончили гражданскую войну. Хотя от императорской России остались жалкие огрызки, на власть большевиков в центре никто не покушался, а следовательно,власти пора было заняться хозяйственными вопросами. Зима 1921 года показала, что крестьянин категорически отказывается осуществлять смычку города с деревней и на бодрые агитки комиссаров продотрядов задумчиво передёргивает затвор обреза. К весне 1921 года в лесах Тамбовщины и смежных с ними областях находилась крестьянская армия численностью с небольшую европейскую страну. Там были уезды, где Советская власть не могла удержаться даже на штыках красноармейцев. Горожане, уставшие от бессмысленной революционной идеологии и непрерывного дефицита, начинали роптать, выпущенные в обращение совдензнаки (замена денег) были так поражены инфляцией, что к 1921 году за николаевскую бумажную десятку давали 40 миллионов дензнаков, и это в том случае, если находился идиот, согласный на обмен. Модные в то время куплетисты пели: "Забегаю я в буфет - совершенно денег нет, разменяйте 10 миллионов". По городам расплодилось огромное количество личностей в кожаных куртках, каждая из которых метила в вожди и претендовала на роль спасителя. В этих условиях молодые соратники Троцкого, Михаил и Оська, что совершенно естественно, депутаты Десятого съезда РКПб, с удивлением обнаружили, что, получив должность заместителя председателя секретариата ЦК (формально второго человека в партии после Ленина), Лев Давыдович отказался от активных политических манёвров, оставляя за собой право докладчика по вопросам профсоюзов. Удивлённый и встревоженный, Михаил отправился на первое заседание. Встретив перед зданием Льва Давыдовича, он удивился тому, что тот не в зале. "Ах, Миша, голубчик!Посмотрите, во что превратился съезд!"



Внутри стоял всё тот же слегка подзабытый, но как видно, до сих пор актуальный, запах нестиранных портянок. На заседании превалировали делегаты "с мест", для части которых сам факт наличия зала со стульями воспринимался как окончательная победа коммунизма в стране. Почти треть от числа сидевших в зале были женщины, вероятно, чтобы показать всему миру победу идеи равноправия полов в России. Большинство из них представляли собой некрасовский идеал русской женщины, слегка подправленный народом: "Я и трактор, я и бык, я и баба, и мужик". Глядя на них, можно было искренне посочувствовать тому коню, которого не ровен час отправят в горящую избу. Среди сидящих в президиуме на сцене можно было разглядеть человеческие лица старых большевиков, к сожалению, только иллюстрирующих ленинское "страшно далеки они от народа": Каменев,Рыков, Бухарин, Зиновьев, да и сам Троцкий выглядели буржуями недобитыми на фоне народных масс. Здесь же, рядом с ними, суетился и верещал вождь мирового пролетариата. Наподобие молодого петуха он набрасывался на своих старых соратников-соперников, вспоминая им старые и новые прегрешения. Зато большинство во главе со Сталиным пребывало в предвкушении продолжения дискуссии. После пламенной, но бессмысленной речи Троцкого о профсоюзах начались прения по национальному вопросу. Вот где товарищ Коба продемонстрировал свои организаторские таланты! Почти после каждой фразы, произнесённой Сталиным, часть зала начинала скандировать что-то невнятное, но явно оптимистичное. Одобрение неслось изо всех щелей. Поднимались депутаты, своим видом показывающие многонациональность необъятных просторов России: калмыки, тунгусы и далее по известному стихотворению Пушкина. Большинство из них что-то невнятно бормотало на своём собственном языке, но "да здравствует товарищ Сталин!" произносили умело. Нужно ли говорить, что после этого от позиций единственного внятного дипломата-коммуниста Чичерина не осталось ничего,кроме возмущения.

Затем следовал вопрос о единстве в партии. Судя по всему, его инициатором был тоже Сталин, хотя основным докладчиком выступал незабвенный Владимир Ильич. Но поскольку разгорячённый речью Сталина тунгусский электорат не успел покинуть трибуну, выступали они вместе: тунгус, с его пространным рассказом об оленях и всеобщей любви к коммунистической партии, и Ленин с демократическим централизмом. Нужно ли говорить. что основная масса съезда с большим вниманием слушала про оленей, потому что, несмотря на тунгусский язык. Понять докладчика было проще, чем разбираться в хитросплетениях ленинской речи.



Да ещё в этот момент в президиуме у революционной доярки замечательных форм приключилась какая-то оказия, вероятно, по женской части, что вызвало сначала воодушевление в президиуме, а затем и у сидящих в зале товарищей. Какие-то непонятные дамы обступили товарища Ленина, очевидно, пытаясь насладиться ленинскими речами кулуарно. Поэтому простая фраза Сталина "сейчас вопрос решим - и на обед!" вызвала столь небывалый энтузиазм, что предложение товарища Ленина по запрету фракций было принято не только единогласно, но и двойным превышением: всем хотелось на обед.



Михаил, для которого съезды были в новинку, решил лично выяснить, что так привлекает ответственных коммунистов, поэтому, несмотря на намёки Оськи, предлагавшего уйти, решил подняться на второй этаж. Обученный разгулом кабаков образца 1919-го года, он не удивился, скорее, порадовался картине, открывшейся его взору. Товарищи выпивали и закусывали; кто-то уже нацелился сыграть в бильярд, кто-то решил поплотнее вникнуть в вопросы тяжёлой женской судьбы. буржуазные карты тоже пользовались успехом. Собственно, всё так бы и закончилось, если бы товарищ Сталин в благодарность за титанический труд по заучиванию речи о оленях не пригласил бы с собой того тунгуса... Поначалу для него стало открытием, что длинные деревянные сооружения на ножках - это столы, а не кровати. Затем он, слегка перекусив, решил отблагодарить присутствующих шаманскими плясками, изученными в детстве, и от избытка чувств закатил кулаком в ухо сидящему рядом революционному матросу. Учитывая кронштадский мятеж, проходивший как раз в это время, ошибка оказалась роковой; минут через 40, получив возможность самостоятельно перемещаться, тунгус только и мог, что выпучивать глаза и истошно махать руками, изображая актёра немого кино.



Собрание благополучно превращалось в ещё один пьяный дебош. Никто не заметил, как ушёл Ленин, Троцкий; главное, что душа компании, революционный матрос, тунгус и понимающая политический момент доярка оставались на ногах.



Наутро Михаил никак не мог вспомнить, что могут означать эти три буквы НЭП, за которые он вчера единогласно голосовал.